Маленький космос: как я стал патологоанатомом

05.04.2018

Профессия патоморфолога, или патологоанатома в какой-то момент оказалась в поле для стереотипов и неуместных шуток. О том, чем на самом деле занимаются патоморфологи онкологического направления и почему в раке есть место космосу, рассказал врач-ординатор отделения патологической анатомии с прозектурой НМИЦ онкологии Петрова Владимир Кушнарев.

Как оказался в профессии

Случайно! Естественно, я был знаком с предметом и вел несколько исследовательских проектов в своём вузе. В моей альма-матер мы организовали большое студенческое общество, которое функционирует до сих пор. Чтобы правильно оценивать изменения в тканях и органах во время экспериментов, мне была необходима патологическая анатомия. Но я не рассматривал эту дисциплину как свою будущую специальность. Конечно, думал об этом, но перспектив с точки зрения будущей работы я не знал. В моей родной Амурской области не так много мест, чтоб развиваться профессионально как патоморфолог.

Интерес к опухолевой патологии появился после стажировки в Германии по президентскому гранту в Фрайбургском университете, где я изучал механизмы резистентности клеток рака молочной железы. Я думал, что пойду в клиническую лабораторную диагностику и буду работать в исследовательской лаборатории по возвращении в Россию.

Фото: Артем Бондаренко

О рабочем дне

Приезжаю на работу к 8-9 утра. Добраться до Песочного (посёлок в Санкт-Петербурге, где расположен Онкологический центр им. Петрова — прим.ред) от моего дома можно за час, за полтора — если пробки. По приезде первым делом на общеврачебную конференцию, слушаю список операций на сегодняшний день. Ведь если в этот день я дежурю, то материалы с этих операций попадают мне в руки. Поэтому мне надо знать объем оперативного вмешательства, хирургов, которые будут оперировать.

День дежурства начинается со срочных исследований. Проще говоря, мне приносят кусочек материала с операции и нужно определить, опухоль это или нет. Стандартное патоморфологическое исследование занимает пять дней, а это исследование мы делаем за 20 минут, и ответ патоморфолога может изменить тактику лечения.. В день я получаю в среднем 20-25 образцов разного характера. Иногда их количество доходит до 30. Это может быть все что угодно и любых размеров: глаз, нога, маленький кусочек кожи или удаленный органокомплекс. Ты должен понимать, что с этим делать и как это подготовить к исследованию и так, чтобы дать заключительный диагноз. Мы также оцениваем качество операции. Хирургу важно знать, как он выполнил операцию, достиг ли цели, которую преследовал. Исходя из характера операции, он ставит перед онкопатоморфологом задачу. А тот старается выбрать соответствующую тактику исследования материала.

Об исследованиях и искусстве планирования

Если я не дежурю, то с 9 утра рассматриваю стекла операционного материала. Когда его у меня нет, то я уделяю внимание научным исследованиям. В настоящее время работаю над проектом по улучшению воспроизводимости  иммуногистохимических и молекулярно-генетических биомаркеров в опухолевой ткани. Это важно для тактики лечения и правильной диагностики, назначения таргетных препаратов.

Также у нас в лаборатории проводится цифровое сканирование гистологических препаратов. С его помощью создается электронная копия операционного случая. Это нужно для телемедицинских консультаций и применения количественных методов оценки биологических маркеров в ткани.

В процессе работы всегда появляются неожиданные задачи с дедлайнами. Но это и хорошо — ты учишься планированию, гибкому графику и сочетанию задач исследователя и диагноста. Как бы ни хотелось больше времени уделять науке, надо помнить, что патоморфология невозможна без практики. Кроме того, мы работаем вместе с лабораторией молекулярной генетики, цитологии, врачами-радиологами. Это основа формирования диагностической  мультидисциплинарной команды.

О сложностях и тонкостях

С операционным материалом, исходя из задач, можно сделать много всего — взять его из необходимого участка опухоли, исследовать свежим, опустить в формалин, заморозить, правильно описать, сохранить материал для генетического исследования. Это кропотливая, ювелирная работа — и она требует большой ответственности. Очень большой процент операционно-биопсийного материала идет на генетические исследования. Знание молекулярной патологии и биологии каждой опухоли обязательно для патоморфолога. Результаты этих исследований помогают в назначении препарата, или в выборе другой диагностической опции.

Фото: Артем Бондаренко

Наша работа занимает много времени. Иногда пять операционных случаев ты можешь исследовать в течение пяти часов, а иногда в течение часа. Диагноз можно поставить и за 10 минут, и за час, и неделю можешь с ним мучиться, читать книги, консультироваться с коллегами. Конечно, все свои решения я отношу на проверку своему куратору. Он советует как поступить,если видит какие-то недостатки. Без куратора, консультанта работать невозможно — у тебя всегда должен быть отклик и дискуссия.

О том, без чего не обойтись

Одна из самых важных вещей в нашем деле — правильная литература. Та литература, которая есть у нас в отделении, позволяет нам быть одними из самых укомплектованных по литературе ПАО в России. Она основана на современных исследованиях и позволяет нам ставить диагнозы, соответствующие общемировой практике. Все передовые книги не на русском, а на английском языке. Кроме того, мы стараемся посещать встречи патологов и ведущих организаций в нашей специальности, чтобы быть в курсе всех изменений.

О вдохновении

Меня восхищает биологическая составляющая рака. Я очень много читаю об этом и стараюсь разобраться в этих сложных взаимодействиях между клетками, генами. Исследований много, они друг друга нередко не только дополняют, но и опровергают. И тебе надо работать с этим, понимать, сколько произошло событий, чтобы она сформировалась.

Ты держишь [опухоль] в руках и понимаешь, что по сути это развитие маленького космоса. Можно вернуться к самому началу и понять, как это произошло, практически поймать момент того, с чего началась эта катастрофа.

О мечтах

У меня есть желание смоделировать опухоль в 3D структуре с динамикой ее развития ex vivo (вне организма — прим.ред), как она существует, какие мутационные события в ней происходят шаг за шагом. Сейчас мы с командой патологов, биологов и инженеров компаний NextGene Biosystem и iQDEMY работаем над проектом, направленным на моделирование опухолевого процесса в 3D-структуре, созданной благодаря биопринтеру. Патологическая анатомия, знание молекулярной биологии позволяют мне передать усилия и на этот проект. Смогу ли я сделать 3D-модель опухоли теми средствами, которые есть? На этот вопрос мне очень хочется ответить.