«Мое сердце пережило уже три операции»: что нужно знать о синдроме Марфана и жизни с ним

03.06.2022

Считается, что, помимо безусловного таланта, их также связывало одно из самых распространенных наследственных заболеваний соединительной ткани — синдром Марфана. Высокий рост, длинные конечности, вытянутые и тонкие пальцы рук, особенности строения грудной клетки и подвижные суставы — вот основные внешние признаки этой болезни. Главная ее угроза — разрыв самой крупной артерии нашего организма — аорты. 

Вместе с информационно-просветительским гуманитарным проектом «12 месяцев» мы продолжаем серию материалов о редких (орфанных) генетических заболеваниях и жизни людей с ними. Шестая часть — рассказ о синдроме Марфана, с которым рождается один из 5000 тысяч детей.

Почему возникает и как проявляется синдром Марфана 

Синдром (или болезнь) Марфана — генетическое заболевание, то есть в его основе лежит «поломка» в строении и функции гена. Оно передается по наследству по аутосомно-доминантному типу: как правило, если синдром есть у одного из родителей, то с вероятностью 50% болезнь будет и у ребенка. Только в 27% случаев возникает спонтанная генетическая мутация, и у здоровых родителей рождается ребенок с синдромом Марфана. 

Комплекс симптомов, характерных для этого синдрома, был впервые описан французским педиатром Антуаном Бернардом Марфаном. Клинический случай своей 5 летней пациентки по имени Габриель он представил на заседании медицинского общества в Париже в 1896 году. Хотя сегодня считается, что у Габриель было совершенно другое заболевание, ее внешние признаки навсегда получили фамилию врача, впервые объединившего их в отдельный синдром.  

Внешние признаки синдрома 

Молекулярная основа заболевания — «поломка» гена — была найдена в 1991 двумя научными коллективами под руководством Брендана Ли и Гарри Дитца.

Причина заболевания кроется в мутации в гене FBN1, который кодирует белок соединительной ткани — фибриллин-1. Этот белок — компонент микроволокон (микрофибрилл), которые обеспечивают структурную поддержку эластичной и неэластичной соединительной ткани по всему телу. Например, такие волокна в большом количестве присутствуют в кровеносных сосудах, в том числе, в стенке аорты, клапанах сердца, легких, связках. 

Аневризма аорты. Осложнение синдрома Марфана, которое может привести к смерти пациента. 

Кроме этого, часто поражается митральный клапан: митральная недостаточность проявляется одышкой, быстрой утомляемостью и учащенным сердцебиением. 

Синдром Марфана очень разнороден: описаны как легкое течение заболевания, так и крайне тяжелое. В первом случае его могут диагностировать в подростковом возрасте или даже на третьем десятке жизни человека, а самое тяжелое течение или неонатальная форма синдрома проявляются с рождения и средняя продолжительность жизни таких пациентов составляет приблизительно 4 года. 

Вариативность клинических проявлений обусловлена характером изменений в гене фибриллина-1. Например, легкое или среднее течение заболевания встречается при потери одной копии гена, что приводит к недостаточному синтезу (количеству) нормального, хорошего фибриллина-1, а при неонатальной, самой тяжелой форме, мутации чаще всего происходят в конкретных местах гена — в 24-32 кодирующих участках (экзонах).

Сегодня средняя продолжительность жизни пациентов с синдромом Марфана (кроме неонатальной формы) составляет 70 лет, хотя еще в 70-х годах прошлого столетия 50 % мужчин умирали к 40 годам, а 50% женщин — к 48 годам. Основная причина смерти — развитие осложнений со стороны сердечно-сосудистой системы. 

Как диагностировать синдром Марфана 

Как правило, постановка диагноза не вызывает трудностей, так как синдром Марфана имеет яркую триаду признаков: высокий рост и длинные конечности, эктопию хрусталика (подвывих, смещение вверх) и аневризму аорты. 

Основной инструмент диагностики — это тщательный осмотр, сбор анамнеза, инструментальное и клиническое обследование несколькими специалистами: генетиком, кардиологом и офтальмологом. 

Дифференциальную (то есть сравнительную) диагностику проводят с синдромом Лойса-Дитца и MASS-фенотипом, признаки которых похожи на синдром Марфана. Диагноз выставляется на основании Генстких критериев и балльной оценке системного вовлечения соединительной ткани в патологический процесс. 

Еще один важный диагностический маркер — Z-критерий, который отражает увеличение размера корня аорты.

Существуют онлайн-калькуляторы и опросники, которые помогают врачам и пациентам установить правильный диагноз. В перспективе для оценки риска расслоения аорты может быть использован анализ крови на специальные молекулы — циркулирующие микроРНК, прежде всего. Так, у пациентов с аневризмой аорты присутствует miR-574-5p.

Есть ли лечение при синдроме Марфана

Синдром Марфана — пока неизлечимое заболевание, и основные усилия врачей направлены на предотвращение серьезных сердечно-сосудистых осложнений. Для этого применяют хирургическое лечение в виде протезирования клапанов и операции по реконструкции аорты, а также медикаментозную терапию. 

Еще в 1994 году были проведены клинические исследования, показывающие эффективность применения бета-блокаторов для замедления процессов расширения корня аорты. Однако сообщество Кокрейн (международная некоммерческая организация, объединяющая специалистов в области доказательной медицины — прим.ред.) говорит о низкой доказательности проведенных работ и о том, что статистически значимое снижение расширения корня аорты еще не свидетельствует о клинической пользе — то есть предотвращении разрыва аорты и снижения смертности. 

Другая группа применяемых препаратов — блокаторы рецепторов ангиотензина. Обе этих группы могут быть вам известны как препараты «для снижения давления»: пациентам с синдромом Марфана они действительно помогают снижать нагрузку на сердце и аорту. 

• Комбинация бета-блокаторов и блокаторов рецепторов ангиотензина сегодня считается наиболее эффективной тактикой медикаментозной терапии.  

• Для лечения подвывиха хрусталика применяют хирургический метод: удаляют хрусталик и заменяют его искусственной оптикой. Такой подход называется «ленсэктомия».

• Кроме того, ведется поиск молекулярных мишеней для устранения причины заболевания. Наиболее перспективным считается редактирование генов с помощью технологий «молекулярных ножниц» и редактирования оснований — букв, с помощью которых записан наш генетический код. 

Исследование этой технологии проводилось в 2018 году на клеточных линиях (клетки определенного типа, которых «выращивают» в пробирке) и человеческих эмбрионах. Они искусственно получали мутацию, характерную для синдрома Марфана, а затем с помощью геномного редактирования исследователи пытались эту ошибку исправить. Эффективность «исправления поломки» без возникновения нежелательных эффектов в среднем составила 89%

Исследования на мышах показали, что ингибирование (подавление) некоторых ферментов предотвращает сосудистую дисфункцию и может быть эффективной профилактикой развития аневризмы аорты.

Где могут помочь людям с синдромом Марфана

Несмотря на то, что заболевание пока остается неизлечимым, люди с синдромом Марфана могут жить полноценной, насыщенной жизнью, заниматься умеренной физической нагрузкой и иметь детей, как героиня нашего интервью (оно ниже).

• Есть сообщество «Marfan Foundation», где собрана актуальная информация о синдроме, возможностях его лечения и адаптации жизни с заболеванием с риском разрыва аневризмы аорты.

• В русскоязычном пространстве есть сообщество пациентов в группе ВК. 

• Также в России есть специалисты, такие как доктор Заклязьминская Елена Валерьевна, которые специализируются на помощи пациентам с наследственными заболеваниями соединительной ткани.

«Без болезни я бы дольше шла к себе»: история Марии и ее жизни с синдромом Марфана 

«Я иногда сама себе завидую. Смотрю на свои сторис и думаю: «Боже, это же моя жизнь!» — так говорит 32-летняя Мария, поэтесса, писательница, наездница, мама шестилетней Авроры. А еще человек с синдромом Марфана — редким генетическим заболеванием, из-за которого Мария перенесла уже три операции на сердце.

«Я перестала скрывать свою болезнь, только когда выросла»

В моей семье никто не страдает синдромом Марфана: оба родителя не носители генетической мутации, старшие брат и сестра здоровы. 

Одна из гипотез почему произошла мутация в моих генах — это облучение. Когда мама была беременной, она работала в зоопарке, и в этот период обезьяны начали болеть туберкулезом. Их возили на рентгенологическое обследование и во время процедуры держали на руках как детей — из-за этого мама и я получили большую дозу облучения. 

В детстве мы с сестрой часто бывали в зоопарке: хоть мама уже там не работала, она приводила нас к своим подругам, чтобы мы им помогали и заодно проводили время на летних каникулах. Представляете, мы в 7-8 лет купали медведей! Думаю, что, если бы это все проходило в наше время, маму бы просто лишили родительских прав. Детство в зоопарке учит некоторым реалиям жизни, например: тебе иногда приходится быть жестоким, чтобы быть добродетельным.

В моем детстве и жизни в целом не было буллинга. Хотя у меня всегда косили глаза и торчала кость из груди (для синдрома Марфана характерно неправильное строение грудной клетки, она как будто выпирает, — прим. автора), это никогда не мешало мне в социальном плане. Я была популярной девочкой, среди лидеров класса, с друзьями и активной жизнью, на пятерки сдавала все нормативы по физкультуре и даже в какой-то период бегала на длинные дистанции быстрее всех одноклассниц, мне присылали валентинки…

Только когда я выросла, я перестала скрывать свою болезнь. Принятие и признание обществу случилось уже после ЭКО, родов и первой операции на сердце. В какой-то момент я поняла, что у меня такое поддерживающее окружение, что просто малодушно что-то скрывать.

«Я не встречала некрасивых людей»

Когда мне было лет 16, я мечтала быть кинорежиссером и учиться во ВГИКе. Но мне говорили: «Ты чего, Маша? Девочек в таком возрасте туда не берут»! Тогда мама сказала: «Слушай, да не поступай никуда. Попутешествуешь, посмотришь на мир. А потом поймешь». И мы с друзьями поехали в летний лагерь, занимались там гребно-парусным спортом.

В то же лето мама купила нам с другом билеты в Питер, чтобы мы поехали поступать. Единственный ВУЗ, до которого я дошла, был Институт кино и телевидения. Я поступила на продюсера, но к 3 курсу поняла, что это совсем не мое, и ушла. 

В тот момент решила, что очень хочу стать актрисой. Однако оказалось, что 20 лет — слишком поздно, чтобы поступать на актерский факультет в России. В итоге в тот год я училась сначала в Китае, потом в Аргентине (учила испанский), затем уехала в США и там поступила на классный актерский курс. А потом случилась моя первая операция…

Сейчас я зарабатываю тем, что пишу об искусстве. Моя главная задача — сделать текст интересным и живым. Чтобы человек, который пришел на выставку, понял ее смысл и проникся. Мне очень помогает моя работа — мои представления о красоте и мое видение мира изменились. 

«Твой диагноз выставляется посмертно»

Мое сердце пережило уже три операции. Первая состоялась в 2011 году, мне было 22 года. В ноябре я сходила на плановую флюрографию, и врачи сказали: «У тебя очень огромное сердце, просто беги к кардиологу». Потом было УЗИ сердца, на нем тоже все «охали». 

Мы с мамой узнали, что в клинике Шарите в Германии работает профессор Роланд Хетцер, который специализируется на реконструкции клапанов сердца, в том числе и пациентов с заболеваниями соединительной ткани. Операция и сопровождение в течение года стоили 50 тысяч евро. У мамы, конечно, не было таких денег — нам помогли ее друзья. 

Запомнилось, что в Германии очень много разговаривают с пациентом: показывают картинки, презентации, обговаривают все детали операции, разъясняют все-все страховые случаи. Рассказали даже, что могут уронить с носилок! Впечатлительные и эмоциональные люди могут от этого впасть в панику. Я просто ждала, что мне скажут, что все будет хорошо. 

В 2021 году была моя вторая операция на сердце — уже в Калининграде. В связи ковидными ограничениями было непонятно, сможем ли мы успеть в Германию. 

Самая страшная операция — третья. Она была 29 апреля 2021 года, всего год назад. У меня произошло расслоение аорты, и оказалось, что я проходила в таком состоянии три недели — просто какое-то чудо. После планового УЗИ меня госпитализировали в Центр Алмазова в Санкт-Петербурге и срочно прооперировали.

Эта операция оказалась и самой сложной в психологическом плане для мой дочери.

«Если бы не синдром, я бы вряд ли была сейчас мамой» 

Плюс моего заболевания в том, что мне нужно быстро принимать решения. Так, в 22 года я решила, что буду мамой. 

Профессор Хетцер перед первой операцией пришел ко мне в палату и сказал: «Я, конечно, надеюсь, что получится реставрировать твой клапан. Но если не получится сохранить собственный, то нам придется поставить искусственный: какой ты хочешь?» Говорю: «Я не знаю». И он ответил не по правилам: «Если бы ты была моей дочерью, я бы советовал тебе ставить биологический». 

Еще до свадьбы мы с моим парнем начали ездить в Германию, в клинику, где собирались делать ЭКО. Всем эмбрионам перед подсадкой делали генетическое тестирование, чтобы подсадить только тех, у кого не было синдрома Марфана. 

Рожать я тоже решила Германии: в одной из частных клиник в России моей маме прямо сказали, что она хочет избавиться от больной дочери, заведя здорового внука… Затем заведующая так оценила мою беременность: «Ну, 19 недель. Конечно, поздно с тобой уже об аборте говорить». Что? Я же пришла после ЭКО! Этот ребенок желанный! 

Я листала все сборники имен, включая даже древних друидов, и выписывала из них понравившиеся, и первым именем в этом списке было Аврора. Ей уже 6 лет, и если бы не синдром, то я бы вряд ли была сейчас мамой.

«Жить, как хрустальная ваза, невозможно»

Моя жизнь удивительна, но в ней было несколько тяжелых периодов. 

Первый случился, когда мне было 15 лет. Я перешла в физико-математическую школу, где дети были очень неэмоциональными — из-за этого мне было одиноко и плохо, я чувствовала себя инородным объектом. 

Депрессия наступила после первой операции. Я просто попала в кромешную темень. Мне было очень сложно принять все манипуляции с моим телом. Плюс у меня были очень сильные головные боли, меня постоянно рвало. 9 дней мне кололи обезболивающие — сначала меня тошнило, но когда переставали вводить, возвращались головные боли. Был замкнутый круг, и мне казалось, это не кончится никогда. 

Из этого состояния мне очень помог выбраться мой бывший муж, друзья, родственники — люди, которые проявляли любовь. После операции я вернулась в Россию очень слабая, и все близкие бесконечно за мной ухаживали. Я только бровью поведу, а они уже бегут ко мне с чашкой чая. 

Позже я уехала на реабилитацию в санаторий, а мама купила кучу продуктов и попросила моего бывшего мужа мне их привезти. 

Бывший муж — единственный, кто не относился ко мне, как к хрустальной вазе. Жить, как хрустальная ваза, невозможно.  

«Я благодарна своей болезни»

С 3-х лет я катаюсь на лошадях и даже не представляю каково это — не владеть верховой ездой. Лошади — это мой манифест свободы. На лошади я чувствую себя абсолютно здоровой и всемогущей, в отличие от ходьбы по лестнице: когда поднимаюсь на третий этаж, у меня начинается сильная одышка. 

Да, я не знаю, когда у меня будет следующая операция и как она пройдет. Но на самом деле все люди живут в этой неизвестности и ожидании — я просто постоянно об этом помню. А еще я уверена, что ни одна энергия не появляется и не исчезает бесследно. Поэтому не могу поверить в конечность бытия.