«Всегда стараюсь быть с пациентом честным»

04.03.2020

Эдуард Гершфельд — онкогинеколог Клиники онкологических решений ЛУЧ и онкоцентра в Песочном (ГБУЗ «СПбКНпЦСВМП»). Мечты о профессии, ставшей любимым делом, появились у него после одной шутливой фразы, услышанной в детстве. Наш разговор тоже сопровождается шутками, однако я вижу перед собой человека, относящегося к своей работе со всей серьезностью и еще с восхищением, которое он сумел сохранить и после 20 лет практики. 

Эдуард Гершфельд рассказал, почему выбрал онкологию, о чем в первую очередь говорит своим пациенткам и каких принципов придерживается в работе. 

Про выбор профессии

Как вы поняли, что хотите стать врачом?

Я не из врачебной семьи: все ближайшие родственники технари. Как любой советский мальчишка я мечтал быть пожарным, космонавтом, военным — кем угодно, но только не врачом. А в шестом классе школы я пообщался с врачами. Мне показалось, что у них такая интересная профессия, это так важно и так нужно.  

А что это были за врачи? 

Одним из этих людей был отец моего школьного товарища, который работал врачом при посольстве во Вьетнаме, потом еще в Аргентине, по-моему, а после продолжил свою карьеру в Петербурге. Он рассказывал про Вьетнам, показывал слайды про эту страну — совершенно феерические. Это был как будто клуб путешественников на дому. Картинки врач чередовал с рассказами. Еще врачебные истории я слышал от друзей моей тетушки, которые тоже были врачами.  

В итоге вы стали врачом-онкогинекологом. Почему? 

Друзья моей тетушки были акушерами-гинекологами. На мое заявление в шестом классе о том, что я тоже хочу стать врачом, один из них пошутил: «Ну хорошо, будешь акушером-гинекологом». Кто такой акушер-гинеколог? Чем он занимается? Об этом я не думал. С первого раза поступить в медицинский не удалось — был слишком самонадеянным, надо было к экзаменам лучше готовиться. Отслужил 2 года в армии и со второй попытки поступил в мед. Затем наступила студенческая жизнь пополам с обучением и дежурствами. Где я только в студенческие годы не работал: и лаборантом на кафедре анатомии, и медбратом в противошоковой палате городской больницы. Но мечтал я оперировать.

Одна из моих руководителей в СНО (студенческое научное общество — прим.ред) по акушерству и гинекологии как-то сказала мне фразу, которая и определила дальнейший путь: «Большего объема хирургических вмешательств, чем в онкологии, нет во всей гинекологии. Если ты хочешь научиться хорошо оперировать, тебе надо идти в онкологию». 

А что вас привлекает в хирургии?

На мой взгляд, хирургия никогда не превратится в рутину. Нет двух одинаковых пациентов. Это всегда интересный квест. Для меня каждая операция, по-прежнему, особенная. Формально — все как всегда. Однако существует огромное количество нюансов. Ты можешь положить зажим чуть повыше или чуть пониже, и этим создашь себе дополнительные трудности или, наоборот, облегчишь переход к следующему этапу операции. Это приходит с годами, с опытом. Один из основоположников отечественной онкогинекологии академик А.И. Серебров уподоблял хирургов художникам. Призывая к бережному отношению к тканям, рекомендовал «оперировать не масляными красками, а легким акварельным туше». Не просто красивая фраза, в ней вся суть...

Про общение с пациентами

Что в вашей работе вас мотивирует? Что, наоборот, выбивает почву из-под ног?

Вот представьте: молодая женщина, совсем девчонка, приходит, напуганная врачами в первичном звене по поводу предопухолевых состояний, диспластических изменений на шейке матки, и ты можешь ее успокоить и, главное, помочь. А через пару лет она приходит со своим малышом, а еще через пару лет — с еще одним малышом. Вот это очень мотивирует, это всегда приятно. Не нравится, когда не удается помочь. 

О чем вы говорите, когда пациентка к вам приходит в первый раз?

Первое, что я говорю своим пациентам,  — не надо храбриться напоказ. Страшно всем — это правда. Думаю, нет человека, который бы услышал подобный диагноз и не испугался. А дальше начинаю потихоньку объяснять, что страх — это очень здоровое чувство с точки зрения эволюции. На нем основан инстинкт самосохранения. Здесь очень важный момент — как люди с этим страхом справляются. Можно в страхе раствориться и оцепенеть — и тогда это беда. Можно от него попытаться убежать, отрицая сам факт наличия заболевания — и это опять беда. А можно наиболее правильно подойти — направить страх в нужное русло и начать лечение. 

Есть ли у вас приемы, которые вы часто используете в общении с пациентками?

Учителя научили никогда не говорить слово «рак», заменяя его на «заболевание». Это работает, как ни странно: помогает успокоить и настроить на разговор. Всегда стараюсь быть с пациентом максимально честным. Я никогда не пожалею времени на то, чтобы рассказать, в чем суть заболевания, что мы планируем предпринять, какие возможные последствия и побочные эффекты у лечения и какой результат ожидаем. И картинки поясняющие рисую, если нужно. Если ты был честен, если твои доводы оказались для пациента понятными, вот тогда он тебе начинает верить, складывается взаимопонимание. Любой пациент имеет право знать до операции, что вы с ним планируете сделать, потому что после операции может оказаться поздно. 

А времени на все объяснения хватает?

20 минут в рамках ОМС — нет, не хватает, но при желании время всегда можно найти.  На самом деле, сейчас у меня все эти рисунки-картинки-объяснялки занимают все меньше времени, столько я их уже нарисовал! Это тоже такой психологический момент — ты можешь взять распечатанную картинку, но эффектнее нарисовать ее самостоятельно. По-крайней мере, пациент убедится, что я знаю анатомию(Улыбается). 

А были случаи, когда не получилось выстроить коммуникацию с пациентами?

Конечно, да. В этих случаях всегда задаешься вопросом  — где ты ошибся? Правда, успешность коммуникации не всегда зависит от врача. Есть определенная категория изначально негативно настроенных пациентов. Однажды, еще будучи достаточно молодым доктором, я вел амбулаторный прием. 

Ко мне пришла женщина вдвое старше меня. Она открыла дверь, смерила меня взглядом и сказала: «А тебе я вообще ничего не покажу!» И закрыла дверь, оставив меня в совершенном недоумении. 

А как вы справляетесь с негативными эмоциями своих пациентов? 

Стараюсь проявлять эмпатию. При этом нельзя же сказать: «Я прекрасно понимаю, что вы испытываете!» Нет, не понимаешь. Но попытаться понять чувства пациентки тебе все равно придется, потому читаю книги по психологии, общаюсь на эту тему с коллегами-психологами и психиатрами. 

Что вы чувствуете, когда помочь человеку не получается?

Привыкнуть к этому невозможно. Да, ты вынужден абстрагироваться. Наверное первое, чему учат молодых врачей, которые пришли по окончании института в клинику: ты не можешь умирать с каждым своим пациентом. И это действительно так. Но каждый учится справляться с этой историей самостоятельно. 

Бывают случаи, когда ты понимаешь, что все к этому шло. Вероятно, самое страшное для любого хирурга — когда человек умирает во время операции.  В конце прошлого года моя пожилая пациентка умерла через несколько дней после операции от осложнений, которые случаются в послеоперационном периоде. И несмотря на то, что она была пожилой женщиной с сонмом сопутствующих патологий, с тяжелым онкологическим диагнозом, от этого легче не становится. Ты каждый раз переживаешь, ищешь причины, начинаешь разбираться. И дело не в том, что ты боишься, что тебя накажут. Был человек, и вот человека нет —  это произошло на твоих глазах, не без твоего участия. Для меня это каждый раз стресс, и хуже этого ничего нет.

Как вы с этим справляетесь?

Ну, как-то ходишь, пропускаешь через себя, думаешь, понимаешь, что время от времени в нашей профессии это происходит. Помогает семья. У меня нет рецепта. Каждый учится самостоятельно, исходя из своего воспитания, жизненного опыта, того, в каком коллективе ты воспитывался и стал врачом. Мне сложно с этим справляться, я всегда начинаю ковырять себя.

Про жизнь

В ваших социальных сетях очень много постов про Санкт-Петербург. Судя по всему, вы очень любите этот город?

Я родился и вырос на Охте, в юности учился на Лиговке, когда-то мог не выходя из дворов пройти от Площади Восстания до Обводного канала. Да, я люблю свой город! Побывал в Европе, Северной Америке, на Востоке — мало что меня так цепляло.

Могу много о нем рассказывать. Знаете, например, что Петербург — трамвайная столица мира? Это самый петербургский вид транспорта. В детстве  трамвайчики были всегда самыми теплыми. 

Я еще помню некоторые значения цветных огоньков — это такая старая петербургская традиция: не все были грамотными, для того, чтобы отличить трамвай своего маршрута от другого. На этот случай у трамваев были разные цветовые обозначения. Например, синий и зеленый огоньки означали 23 номер, а желтый и синий — 46.

А чем вы занимаетесь в свободное время от работы? Если это время, конечно, есть.

Его почти нет, потому что к половине девятого я должен быть на работе. А дальше — как повезет. В стандартный рабочий день мы с сыном видимся утром 20 минут, пока я везу его в школу, и вечером в полдесятого, когда я его забираю после дополнительных занятий. В выходные стараюсь проводить время со своей семьей, друзьями, люблю читать, бесконечно могу слушать джаз. 

Вы бы хотели, чтобы ваш сын стал врачом?

Если сам захочет, то почему бы и нет. Сын, так сказать, отягощен наследственностью: отец врач, мама — тоже, пусть и в прошлом, отец и дедушка жены тоже врачи. Интереса к этой профессии в свои 10 лет он пока не проявляет, ну, разве что к анатомии — в этот момент все начинают ее потихоньку изучать, пубертат — он такой. Но ему нравятся современные технологии, в медицине их много, так что — кто знает?